В зените [Приглашение в зенит] - Георгий Гуревич

— Но вы же читаете мысли. И так знали, что я думаю.

— Знал. Но люди не всегда думают о себе правильно. Им кажется, что они рвутся в бой… а в последнюю минуту мужества не хватает.

А я не подкачал!

Я горд необыкновенно, горд как индейский петух, душа маслом облита. Подумайте: выдержал вселенский экзамен. И физики меня хаяли, и лирики хаяли… а я — вот он! — не подкачал, избранник!

— Почему же вы именно меня выбрали? — спрашиваю. Очень уж хочется услышать комплименты. Пусть объяснят подробно, какой я выдающийся с космической точки зрения.

Но Граве не склонен потакать моему тщеславию:

— По некоторым соображениям нужен был писатель-фантаст, профессионал. По каким именно? Вам скажут в своё время. Западные авторы отпадали, очень уж въелась в них идея неравенства, личной выгоды. Из числа ваших товарищей не годились противники контактов — земные “изоляционисты”. И личные склонности сыграли роль: сам я в годах, я худо сговариваюсь с молодыми горячими талантами, предпочитаю пожилых и рассудительных, пусть не самых способных. (Я поёжился!) Видите, выбор уже не так велик, почти все возможные кандидаты отсеялись. Вы были удобнее всех, потому что оказались в чужом городе, без семьи, вас легко было увести, не привлекая внимания. Ведь мой контакт был примерочный, я очень старался не привлекать внимания. Невидимкой вошёл в гостиницу, в трамвае ехал невидимкой. Привёл вас в парк и поставил перед выбором: “Теперь или никогда?”

— А если бы я выбрал “никогда”?

— Тогда я стёр бы вашу память. Вчистую!

Память можно стирать и можно заполнять, ввести, например, иностранный язык. Процедура торжественная, настоящее священнодействие. Ученик лежит на операционном столе, весь опутанный проводами, глаза и уши заложены ватой, лицо забинтовано. Диктор монотонно начитывает сведения, учителя в шлемах с забралами, в свинцовых скафандрах, как в рыцарских доспехах. Это чтобы посторонними мыслями не заразить, не внести “мыслеинфекцию”.

Меня так не хотят обучать. Говорят, что не знают особенностей человеческого мозга, опасаются напортить.

Микроманипулятор для исправления генов. Атомы на экране похожи на бусы, матовые в центре, полупрозрачные на краю. Видишь, как нечто давит на бусы, они поддаются, сплющиваются, выпирают из ряда… вот-вот лопнут химические связи. И лопаются. Вылетает бусина или связка бус… Трах-трах, мгновенная перестановка, что-то расскочилось, что-то склеилось. Учёные генетики пристально рассматривают экран. Шевеля губами, считывают новую структуру. (Шевелит губами анапод, конечно.)

Инкубатор поросят. Лежат в коробках на вате, как жуки в коллекции. В соседнем цехе — инкубатор детишек. Лежат в коробках на вате рядами. Оскорбительное сходство!

Волшебное колечко. Аккумулятор и лазер в перстне — тридцать тысяч киловатт на пальце. Выдвинул кулак и водишь направо—налево. Деревья валить хорошо, только срез обгорелый, потом уголь счищать надо. Можно в скалах вырубать ступеньки. И тут недостаток: ждать приходится, чтобы плавка остыла.

Когда болел, каждый день приносили персики на блюдечке. Сначала радовался: земная еда. Потом заметил: всегда одинаковые персики — один зеленоватый и жёсткий, а самый сладкий — чуть мятый, с бочком. Снял анапод — всё равно персики. Оказывается, Граве захватил с Земли три штуки и каждый день для меня изготовляли точную атомную копию. Спросил: “Вся еда так изготовляется?” Нет, воздерживаются. Энергоёмкое производство. Атмосферу можно перегреть, климат сделать тропическим.

Тревоги будущей науки: как бы не сделать тропики нечаянно.

Летающие дома. Непривычно и страшновато: мне, землянину, все кажется, что эти висячие громадины должны рухнуть на голову. В домах-то приятно: свежий горный воздух в жару. На балконах голова не кружится: земля слишком далека, и леса не похожи на леса. Как в самолёте — внизу топографическая карта, нет ощущения высоты. Единственный недостаток: трудно найти свой дом. Летишь и справляешься: куда дул ветер, куда занесло?

Прокладывали дамбу, заморозили реку. Клубы белого паровозного пара. Как будто кипятили, а не леденили.

Впечатлений полно, информации слишком даже много, в блокноте какие-то отрывочные записи, незаконченные слова и в основном восклицательные знаки. Сейчас просмотрел и вижу: не записал даже, что меня спустили с кровати, начали возить на экскурсии.

Экскурсии все межзвёздные, потому что лежал я на вокзале. Даже ближайшая планета — Оо — столица Звёздного Сообщества — в семи световых сутках от нас. А до прочих миров — световые годы.

На такие расстояния шарадяне летают за фоном, то есть — тут я уже начал разбираться чуточку — не в нашем пространстве, где скорость света — предел скоростей, а в одном из параллельных пространств четвёртого измерения, обычно в тридцать девятом, там скорость сигналов на пять порядков выше. Вот меня эболируют, деддеизируют, сиссеизируют, превращают в Ка-Пси идеограмму и сигнализируют к чертям в сто тысяч раз быстрее нашего света.

Выглядит это так.

Мы — Граве, Гилик и я — входим в очень обыкновенную кабину, как в лифте. Только пол у неё каменный, и выбиты углубления для подошв: “Сюда ставь ноги!” — как на той скале под Ленинградом.

На задней стене табло со списком вокзалов. Перечень громадный, аж в глазах пестрит. У каждого вокзала свой номер — семизначный. Набираешь его на диске вроде телефонного. Тут нужна предельная внимательность, потому что вокзалы перечисляются по алфавиту. Ошибся на единичку — и упекут тебя вместо Урала на Уран, вместо Венеции на Венеру. Но вот номер набран, говоришь в микрофон: “Готов!” — и тебя переправляют на другой конец Звёздного Шара.

“Переправляют” — вежливый термин. Тебя втискивают, вдавливают, ввинчивают. Ощущение такое, словно, схватив за руки и за ноги, тебя выжимают, как мокрое бельё. Сначала крутят в одну сторону, потом в противоположную — вывинчивают из тридевятого пространства. Сам полет не осознается, хотя он продолжается минуты, часы или несколько суток. Ведь летишь не ты, а сигналы, информация о твоём теле. По этой информации и изготовляется точнейшая копия на станции назначения. Как с персиками — сам был с гнильцой, и копия с гнильцой. Так что сейчас я уже не я, я — седьмое или семнадцатое повторение самого себя. (“Чему удивляться? — пожимает плечами Граве. — Любой обмен веществ — копирование, даже не идеально точное. Тело заново строит себя из пищи. И на Земле-то у тебя все молекулы сменялись многократно”.) И вот эта несчастная копия, выкрученная и вкрученная, обалдевшая и задохнувшаяся, протирает глаза в той же кабине, потом узнает, что это не та кабина, а вовсе приёмник планеты назначения.